Смерть в Париже. К антропологии, историософии и политологии теракта.

Я никогда не понимал девочкового восторга перед Парижем. Он всегда казался мне городом смерти.

Париж пропах смертью, напитан кровью и унавожен костьми так, как мало какой другой из великих городов нашей планеты.

«Сильно разгоряченная толпа принялась обыскивать все парижские трактиры в поисках арманьяков; и всех, кого находили, тотчас отводили к вооруженным людям и безжалостно убивали секирами и другим оружием. И в этот день все, у кого было какое-либо оружие, били арманьяков до тех пор, пока они не падали замертво. Не было в тот день ни одной улицы, где бы кого-то из них не убивали, а затем во мгновение ока на арманьяках не оставалось ничего, кроме штанов. Тела их сваливали, как свиные туши, прямо в грязь. В тот день было убито таким образом на улицах 522 человека, не считая тех, кто был убит в собственных домах. А той ночью шел такой сильный дождь, что от трупов не было дурного запаха; их раны были так чисто омыты дождем, что на улицах видна была лишь спекшаяся кровь», — это из дневника парижского горожанина о резне сторонников герцога Орлеанского в Париже в 1418 году.

Вся история Парижа написана кровью. До того были восстания Этьена Марселя 1358 года и майотенов 1382-го. После — Варфоломеевская ночь, «День баррикад», Фронда, кровавые события Великой революции: Бастилия, сентябрьские убийства, Большой террор; затем революции баррикад — 1830 год, июньское восстание 1832-го, февраль и июнь 1848-го, кровавое подавление Парижской коммуны в 1871-м. Даже май 1968-го не обошелся без крови: погибли один полицейский и один студент.

Поэтому то, что произошло ночью 14 ноября 2015 года, не представляет собой в логике истории этого города с точки зрения его ритма длительной временной протяженности чего-то принципиально нового. Просто еще одно кровавое 14-е число, следующее за мистической «пятницей 13-го», тоже случившейся в Париже, когда Филипп Красивый велел арестовать руководство ордена тамплиеров и его братию.

Просто у Парижа новые жители, новые хозяева, и они решили вписать в кровавую историю города несколько своих страниц.

* * *

Этим непременно должно было кончиться. Этим не могло не кончиться. С тех пор как сотни тысяч арабов переселились в Париж и город постепенно начал приобретать иной облик, все минимально разумные люди не могли не понимать, что однажды кончится именно этим.

В 1984 году великий Фернан Бродель, чье творчество было вершиной французской исторической науки, писал в своей последней книге «Что такое Франция?»:

«Как-то после обеда мы с женой спокойно идем по нашей улице и подходим к месту ее пересечения с другой, круто спускающейся с горы улицей. Внезапно я замечаю, что по этой второй улице мчится наперерез негритянский подросток лет пятнадцати–шестнадцати ростом метр восемьдесят, не меньше, на роликовых коньках. На полной скорости он разворачивается прямо на тротуаре, чуть не сбив нас с ног, и уносится прочь. Я возмущенно бросаю ему вслед два–три слова. Любитель роликовых коньков уже успел укатить довольно далеко, но он тут же возвращается, осыпает меня градом ругательств и восклицает в сердцах: «Дайте же нам жить!» Я не верю своим ушам, но он повторяет фразу. Выходит я, старикашка, нарочно преградил ему путь, а мое возмущение не что иное, как расистская агрессия!»

Нетрудно увидеть эволюцию этого «Дайте же нам жить!» до «Умрите!», прозвучавшего сегодня. Причем это «Умрите!» адресовано не каким-то конкретным лицам или группе, как в январе, когда расстреляли редакцию «Шарли», а к французской нации в целом. Серия одновременных терактов, включая взрывы на стадионе в присутствии президента страны, должна показать, что война объявлена нации в целом. Война, к которой Франция не готова. Не хочет быть готова. Отказывается быть готова, как отказывалась быть готова к войне в 1940 году, что закончилось взятием Парижа Гитлером.