[окт. 1913]
Подруга Сегаль (русская) пишет ей по поводу моего весеннего письма к Сегаль о евреях: он очень прав, говоря: ваше дело женское. [...] В евреях-лириках – "неприятная женственность". Она же – их "главное очарование". А "Блок говорит, что женщине творчество в искусстве почти недоступно". Я думаю (несмотря на своё художество), что это – чуть не общее место.
Влияние евреев на искусство вредно, говорит Блок. Для меня это явно не только в отношении поэзии: ведь язык [нрзб.] Но о живописи [...] другое. "Чувство чистой [...] краски есть у еврея – больше чем у русского. Хотя и здесь не хватает "мужской солнечности".
[7 марта 1915]
Тоска, хоть вешайся. Опять либеральный сыск.— Жиды, жиды, жиды.
[22 марта 1916]
Телефон от госпожи "отзвУк" несомненно без ера и почти несомненно – жидовка (так она бестактна, бездарна и так скверно говорит по-русски). Сегодня вечер в пользу "изучения жидовской жизни", где Алчевский опять поёт гнесинские выкрутасы на мои тексты.
[26 апреля 1916]
Вечером [...] к Мережковским. Перед этим заходила Л.А. – У Мережковских было тяжело и скучно. Жидовский скандал ночью в передней.
[13 июня 1916]
Звонил г. Н. Венгеров. Люба, по моей просьбе, сказала, что меня нет дома. Упоминание имени этого господина мне неприятно: прошлой весной я получил от него безграмотное письмо; этой весной с ним вожжался А. Толмачев. Весной Горький поместил в "Летописи" его стихи, похожие на все и лишенные свежести, по-видимому, только за то, что он – еврей.
[май 1916]
О малороссах, которых Тихонов и Ко упорно именуют "украинцами". – Я вгляделся в тот богатый материал, который прислал мне Тихонов, и увидел ясно, что этих "украинцев" переводить не стоит, точнее: дело издания украинского сборника (да ещё в двух томах) будет делом узко партийным, на этот раз не совпадающим с общекультурным делом.
[Просмотррев пухлую руковпись из "риторичных и метафоричных" поэтов, пишет Блок, он ещё раз убедился в том, что] Гоголь был русским писателем, и что "Слово о полку Игореве" написали не предки Леси Украинки.
[О комиссии 1917 г. "по расследованию"]
Чем более жиды будут пачкать лицо комиссии, несмотря даже на сопротивление "евреев", хотя и ограниченное, чем более она будет топить себя в хлябях пустопорожних заседаний и вульгаризировать, при помощи жидков, свои "идеи" (до сих пор неглубокие), – тем в более убогом виде явится комиссия перед лицом Учредительного собрания. [...] это будет посмешище для русских людей, которые – осудить не осудят, но отвернутся и забудут. [...] Сдавась Тагерам, комиссия сама себя отведёт на задний план; оттуда, где поют солисты, она отойдёт туда, где сплетничают хористки.
[16 июня 1917]
Зал полон народу, сзади курят, на эстраде – Чхеидзе, Зиновьев (отвратительный), Каменев, Луначарский [...] мелькание [...] масса еврейских лиц, и жидовских тоже
[24 июня 1917]
Господи, Господи, когда наконец отстит меня государство, и я отвыкну от жидовского языка и обрету вновь свой, русский язык, язык художника?
[6 июля 1917]
Мерзавец – Зиновьев.
[Сверху приписано "большевик, по существу", а при Зиновьеве слово "сволочь"].
[...] у Зиновьева жирная, сытая, жидовская морда.
[6 июля 1917]
Нельзя оскорблять никакой народ приспособлением, вульгаризацией. Вульгаризация не есть демократизация. Со времением Народ всё оценит и произнесет свой суд, жестокий и холодный, над теми, кто считат его ниже [себя], кто не только из личной корысти, но и из своего еврейско-интеллигентского недомыслия хотел к нему "спуститься". Народ – наверху; кто спускается, тот проваливается. Это судьба и "тагеров", и "муравьёв – дело только в времени".
[27 июля 1917]
История идет, что-то творится; а жидки – жидками: упористо и умело, неустанно нюхая воздух, они приспосабливаются, чтобы НЕ творить (т.е., так как – сами лишены творчества; творчество, вот, грех для еврея. И я ХОРОШО ПОНИМАЮ ЛЮДЕЙ, по образцу которых сам никогда не сумею и не захочу поступить и которые поступают так: слыша за спиной эти неотступные дробные шажки (и запах чесноку) – обернуться, размахнуться и дать в зубы, чтобы на минуту отстал со своим полуполезным, полувредным (=губительным) хватанием за фалды.
[1917]
Жиды рыщут в штатской и военной форме. Их царство. Они, «униженные и обиженные» - втайне торжествуют.
[28 июля 1917]
Отчего (кроме лени) я скверно учился в университете? Оттого, что русские интеллигенты (профессора) рукводились большею частью такими же серыми, ничем не освещенными изнутри "программами", какую сегодня выдвинул Тарле, которая действительно похожа на программу торжествующего жидёнка Павлушки [...] Ничего это не говорит. От таким программ и народ наш темен и интеллигениция темна.
[11 января 1918]
Жизнь - безграмотна. Жизнь - правда (Правда). Оболганная, ожидовелая, обо..... - но она – Правда.
[20 апреля 1919]
Холодная весна в мёртвом городе. Два пьяных комиссара с бутылью спирта катят на одиночке, обнявшись.
[22 октября 1920]
Гвоздь вечера – И. Мандельштам [...] Он очень вырос. Сначала невыносимо слушать общегумилёвское распевание. Потом привыкаешь, "жидочек" прячется, виден артист.
[июнь 1921]
1917. В самом конце декабря 1917 г., когда мы едва свиделись с Ивановым-Разумником, начиналась романтика на Галерной (тусклые глаза большевиков... потом ясно – глаза убийц), – уже в "Известиях появилась бесстыдная анонимная статейка, говорили, что автор – "Рюр. Ивнев".
Начиналась так: "Несколько выдающихся представителей интеллигенции признали необходимым работать под руководством Советской власти. Между ними известный поэт А. Блок и художник Петров-Водкин. Они поставили себе задачу борьбы с позорным для интеллигенции саботажем..." и т.д.
Вместе с тем, появилась афиша с красными буквами: Зал Армии и Флота 9 янв. 1918, Митинг Интеллигенция и народ: Луначарский, Коллонтай, устраивал Р. Ивнев. Из перечисленных на афише [...] Иванов-Разумник и я.
Впрочем, неужели хватит места на перечесление всех мелких гадостей, которые делали в жизни? И зачем? Мне трудно дышать, сердце заняло полгруди.