asriyan at ДАТА БЫЛА ВЧЕРА, НО ТЕМ НЕ МЕНЕЕМало кто сегодня понимает, что культурное значение Гумилева неизмеримо шире собственно поэзии. Сословное чувство отбито напрочь – поэтому, максимум, что различает современный взгляд – это героический миф об интеллигентном юноше, переплавившем себя в воина и первооткрывателя. "Легенда о Мисиме", русская редакция, на полвека раньше японской.
В действительности же Гумилев произвел чудо не только с собственной жизнью, но с самой природой литературы. К концу XIX века русская литература представляла собой странное зрелище. Несколько раньше здесь вызревала трансформация культуры, сравнимая только с японской же городской культурной революцией эпохи Гэнроку. Но беглые поповичи, интеллигенты-разночинцы, невероятно быстро затоптали литературу всех других сословий, памятниками несбывшемуся остались одинокие фигуры, наподобие Алексея Кольцова или Александра Островского. Неслучившившиеся жанры крестьянского, мещанского, купеческого искусства так навсегда и закостенели в зачаточном состоянии "народных промыслов".
В интеллигентской же литературе и поздние графы Толстые, и крестьяне Клюев с Есениным оставались причудливыми, экзотическими, но вполне себе "интеллигентами". Арьергардный бой уходящей дворянской литературы – гениальный проект братьев Жемчужниковых и Алексея Толстого – так и остался непонятым и непрочитанным. Козьма Прутков - абсолютно точный усредненный портрет "писателя-интеллигента" – хранится в отделе "юмора"... Но урок Ивана Панаева подсознательно усвоили все – ценности провозглашаешь чуть не в тон, пьешь (хотя бы временами) не в той тусовке – и останешься в истории литературы в примечаниях к Некрасову, хотя все должно было обстоять ровно наоборот. И к появлению Гумилева море интеллигентской литературы уже затопило все пространство – озлобленный Сухово-Кобылин был "не в счет", а партизанящий в интеллигентском тылу Чехов очень уж хорошо маскировался...
Гумилев показал России чудо возрождения уже похороненной литературной традиции. Его поэзия не была «героической» – это к Мисиме. Она просто была дворянской. И только пример Гумилева позволяет надеяться, что чудо может повториться. И с литературой других сословий – тоже.
Из личного же – мой собственный счет к ранним большевикам достаточно велик. Но одно из первых мест в нем занимает тот невыносимый факт, что нам никогда не прочитать полной «Поэмы начала», только перечитывать «Дракона», и гадать, и сожалеть… И еще подростком, встречая в биографиях пламенных революционеров дату смерти «1937», я удовлетворенно кивал. «Это вам и за Гумилева».
В действительности же Гумилев произвел чудо не только с собственной жизнью, но с самой природой литературы. К концу XIX века русская литература представляла собой странное зрелище. Несколько раньше здесь вызревала трансформация культуры, сравнимая только с японской же городской культурной революцией эпохи Гэнроку. Но беглые поповичи, интеллигенты-разночинцы, невероятно быстро затоптали литературу всех других сословий, памятниками несбывшемуся остались одинокие фигуры, наподобие Алексея Кольцова или Александра Островского. Неслучившившиеся жанры крестьянского, мещанского, купеческого искусства так навсегда и закостенели в зачаточном состоянии "народных промыслов".
В интеллигентской же литературе и поздние графы Толстые, и крестьяне Клюев с Есениным оставались причудливыми, экзотическими, но вполне себе "интеллигентами". Арьергардный бой уходящей дворянской литературы – гениальный проект братьев Жемчужниковых и Алексея Толстого – так и остался непонятым и непрочитанным. Козьма Прутков - абсолютно точный усредненный портрет "писателя-интеллигента" – хранится в отделе "юмора"... Но урок Ивана Панаева подсознательно усвоили все – ценности провозглашаешь чуть не в тон, пьешь (хотя бы временами) не в той тусовке – и останешься в истории литературы в примечаниях к Некрасову, хотя все должно было обстоять ровно наоборот. И к появлению Гумилева море интеллигентской литературы уже затопило все пространство – озлобленный Сухово-Кобылин был "не в счет", а партизанящий в интеллигентском тылу Чехов очень уж хорошо маскировался...
Гумилев показал России чудо возрождения уже похороненной литературной традиции. Его поэзия не была «героической» – это к Мисиме. Она просто была дворянской. И только пример Гумилева позволяет надеяться, что чудо может повториться. И с литературой других сословий – тоже.
Из личного же – мой собственный счет к ранним большевикам достаточно велик. Но одно из первых мест в нем занимает тот невыносимый факт, что нам никогда не прочитать полной «Поэмы начала», только перечитывать «Дракона», и гадать, и сожалеть… И еще подростком, встречая в биографиях пламенных революционеров дату смерти «1937», я удовлетворенно кивал. «Это вам и за Гумилева».