chukcheev at postСоветская власть, к немалому удивлению потомков, обладала любопытной раздвоенностью, когда речь шла об отношениях с капиталистическим миром.
С одной стороны, прокламируемое превосходство социалистической системы, которая в историческом соревновании обязательно превзойдёт своих конкурентов с Запада. С другой стороны, недвусмысленная готовность дружить, открыть объятия и вообще конвергироваться, забыв об антагонистических противоречиях.
Кажется, у Константина Крылова проскальзывала мысль, что советские вожди, помнившие своё неблагородное происхождение и чувствовавшие себя в глубине души выскочками, очень трепетно относились к тому, чтобы быть принятыми «в приличных домах Филадельфии» как равные.
Этот пассаж может показаться излишне язвительным, но стоит открыть, например, книгу «Город XXII Олимпиады», посвящённый тому, как Москва добилась права провести игры 1980 года, и правота Крылова станет совершенно очевидной.
Коротко говоря, по своей интонации изданный в 1975 «Город…» есть откровенное и постыдное заискивание перед заграницей и радостное виляние хвостом от того, что нас, т.е. великий Советский Союз, наконец-то приняли в семью цивилизованных народов.
Никакой борьбы двух систем, никакого «два мира – два Шапиро», никакого «мы вас похороним». Не один год Москва пробивалась в число городов, достойных принять Олимпийские игры. Было непросто, но руководство города сумело мобилизоваться, представить исключительного качества проект – и победить.
Из книги вычищено всё политическое и идеологическое. Коммунистическая партия почти не упоминается. Брежнев, реальный глава государства, возникает, с упоминанием должности, только на 51 странице.
В качестве эпиграфа вынесены слова Алексея Косыгина, главы правительства, т.е. фигуры из внепартийной иерархии, а главный герой книги, человек, который пробил СССР Олимпиаду, это не первый секретарь Московского горкома Гришин, т.е. реальный хозяин столицы, а формальный московский мэр – председатель Моссовета Промыслов.
Но упрятывание в тень коммунистических функционеров – это ещё не предел сервильности. Автор, разрываемый от радости допущенного к барскому столу хома-новуса, захлёбываясь, описывает тот момент, когда было объявлено, что Москва стала хозяйкой Олимпиады: здесь и «безукоризненные джентльмены» аристократического происхождения, и перечисление титулов (кто-то – правящий князь, кто-то – маркиз, кто-то – лорд).
Но самое, пожалуй, постыдное – это выискивание в западной прессе пусть и коротких, сухих, но комплиментов Советскому Союзу, причём, в своём стремлении заполучить хоть какую-то похвалу, автор цитирует откровенно периферийные газеты, названия которых сегодня ничего не говорит.
Словом, вся книга – это один униженный призыв к Западу позволить нам стать его частью. И если рассуждать о том, когда советская элита была внутренне готова капитулировать, отказавшись от всех завоеваний и прекратив изнурительное противостояние, то автор нечаянно выдаёт эту тайну.
Таким рубежом стал 1969 год, когда заявка на проведение Олимпиады была подана в первый раз. Дата, кстати говоря, более чем характерна: подавление Пражской весны оказалось для советского руководства настолько персонально травмирующим («Теперь Запад от нас отвернётся, надо срочно что-то предпринять»), что пришлось упрашивать цивилизованный мир не отторгать нас окончательно.
Потому упрекать одного Горбачёва за скорую и постыдную капитуляцию в конце 80-х будет некорректным: Михаил Сергеевич шёл по проторенному пути, запала бороться с Западом не было уже у его старших товарищей, ему оставалось лишь сделать тайное явным.
На деле, конечно, грядущая конвергенция была описана ещё во времена оны Орвеллом в "Скотном дворе":
Через неделю, примерно около полудня на ферме появилось несколько дрожек. Это явилась делегация с соседних ферм, приглашенная для знакомства с фермой. Они осмотрели все с начала до конца и выразили свое глубокое восхищение увиденным, особенно мельницей.
Животные выпалывали сорняки на свекольном поле. Они работали с предельным старанием, почти не отрывая глаз от земли и не зная, кого надо бояться больше - то ли свиней, то ли людей-визитеров.
Вечером с фермы доносились звуки пения и громкий смех. Внезапно, слушая эту мешанину голосов, животные испытали прилив острого любопытства. Что может произойти, когда животные и люди в первый раз встретились на равных?
На цыпочках они подошли к дому, и те, у кого хватало роста, заглянули в окна столовой. Здесь за круглым столом сидело полдюжины фермеров и такое же количество самых именитых свиней. Наполеон занимал почетное место во главе стола. Свиньи непринужденно развалились в креслах. Компания развлекалась игрой в карты, время от времени отвлекаясь от этого занятия для очередного тоста.
С чувством большого удовлетворения надо отметить, - сказал мистер Пилкингтон, - и, он уверен, к нему присоединятся все остальные - что долгий период недоразумений и недоверия ушел в прошлое. Наступает время - и так считает не только он, но его чувства разделяют все присутствующие - когда уважаемые владельцы скотского хутора будут относиться к своим соседям не только без враждебности, но и с определенным доверием. Все неприятные инциденты забыты, порочные идеи отвергнуты. В свое время бытовало мнение, что существование фермы, которой владеют и управляют свиньи, представляет собой ненормальное явление, оказывающее плохое влияние на соседей. Многие фермеры были безоговорочно уверены, что на ферме царит дух вседозволенности и распущенности. Они были обеспокоены тем влиянием, какое данная ферма может оказать на их собственный скот и даже на их работников. Но ныне не существует никаких сомнений и тревог. Сегодня он лично и его друзья, посетив ферму, досконально осмотрели ее собственными глазами - и что же они обнаружили? Для всех фермеров могут служить вдохновляющим примером не только современные методы хозяйствования, но и установившиеся здесь дисциплина и порядок. Он уверен, что не будет ошибкой утверждать, что здесь рабочий скот трудится больше, а потребляет пищи меньше, чем на какой-либо другой ферме в округе. И он, и его друзья сегодня видели на ферме много нововведений, которые они постараются незамедлительно внедрить в своих хозяйствах.
Хотелось бы закончить свое выступление, сказал он, еще раз подчеркнув те дружеские связи, которые ныне должны существовать между скотским хутором и его соседями. Между свиньями и людьми ныне нет и не может быть коренных противоречий. У них одни и те же заботы и трудности, одни и те же проблемы, в частности, касающиеся работы. В этом месте мистер Пилкингтон хотел бросить собравшимся тщательно подготовленную концовку, но он слишком перенапрягся от волнения и оказался не в состоянии сделать это. Справившись с замешательством, отчего его многочисленные подбородки побагровели, он наконец произнес: "Если у вас есть рабочий скот, - сказал он, - то у нас есть рабочий класс!"
Этот каламбур вызвал за столом восторженный рев; а мистер Пилкингтон еще раз поблагодарил свиней за то, что с их помощью они смогут решить проблемы малого рациона, длинного рабочего дня и жесткой системы управления, которые они сегодня наблюдали на ферме.
А теперь, сказал он, он просит общество подняться, предварительно убедившись, что кружки наполнены. "Джентельмены, - завершая выступление, сказал он, - я предлагаю тост: за процветание скотского хутора!"
Все дружно и весело встали на ноги. В приливе благодарности Наполеон даже покинул свое место и обошел вокруг стола, чтобы чокнуться с мистером Пилкингтоном своей кружкой, прежде чем осушить ее. Когда веселье несколько стихло, Наполеон, оставшийся стоять, заявил, что он тоже хочет сказать несколько слов.
Как и все выступления Наполеона, речь его была краткой и деловой. Он тоже, сказал Наполеон, счастлив, что период недоразумений подошел к концу. В течение долгого времени ходили слухи - распускавшиеся, как у него есть основания считать, нашими злостными врагами - что и он сам, и его коллеги придерживаются подозрительных и даже революционных воззрений. Что они, якобы, ставят себе целью вызвать волнения среди животных на соседних фермах. Но ничего нет более далекого от правды! Их единственное желание - и сейчас и в прошлом - жить в мире и поддерживать нормальные деловые отношения со своими соседями. Ферма, которой он имеет честь руководить, представляет собой кооперативное предприятие. Находящийся в его владении документ, определяющий право собственности, закрепляет это право за свиньями сообща.
Он не считает, сказал Наполеон, что какие-то старые подозрения еще могут иметь место, но, тем не менее, на ферме будут немедленно проведены определенные изменения, которые должны укрепить намечающийся между нами процесс сближения. Так, животные на ферме имеют дурацкую привычку обращаться друг к другу "товарищ". С этим будет покончено. Кроме того, существует очень странный обычай, истоки которого остаются неизвестными, по утрам в воскресенье маршировать мимо черепа старого хряка, прибитого гвоздями к палке. С этим тоже придется покончить, а череп, как полагается, предать погребению. Посетители также могли видеть развевающийся на мачте зеленый флаг. И они должны были обратить внимание, что, если раньше на нем красовались белые рог и копыто, то сейчас их уже нет. Отныне будет только чистое зеленое полотнище.
У него есть только одно замечание, сказал Наполеон, по поводу прекрасной, проникнутой духом добрососедства речи мистера Пилкингтона. Говоря о скотском хуторе, он, конечно, не знал, - поскольку Наполеон только сейчас сообщает об этом - что название "Скотский хутор" отныне не существует. Отныне будет известна "Ферма "Усадьба"" - что, как он уверен, является ее исконным и правильным именем.
- Джентельмены, - завершил свое выступление Наполеон. - Я хочу вам предложить тот же самый тост, но несколько в иной форме. Наполните ваши стаканы до краев. Джентельмены, вот мой тост - за процветание "Фермы "Усадьба""!
Этот тост был встречен таким же, как и раньше, взрывом веселья. Кружки были осушены до последней капли.
... животные тихо удалились. Но не пройдя и двадцати метров, они остановились. С фермы до них донесся рев голосов. Кинувшись обратно, они снова приникли к окнам. Да, в гостиной разгорелась жестокая ссора. Раздавались крики, грохотали удары по столу, летели злобные взгляды, сыпались оскорбления. Источником волнения явилось то, что и Наполеон, и мистер Пилкингтон одновременно выбросили на стол по тузу пик.
Двенадцать голосов кричали одновременно, но все они были похожи. Теперь было ясно, что случилось со свиньями. Оставшиеся снаружи переводили взгляды от свиней к людям, от людей к свиньям, снова и снова всматривались они в лица тех и других, но уже было невозможно определить, кто есть кто.
Сие пророческое изображение грядущей перестройки-конвергенции, в свою очередь, представляет лишь художественное переложение "Преданной революции" Троцкого, однако для последовательных исторических материалистов (а не притворных профанов вроде Троцкого) с самого начала было ясно, что конвергенция являет -- и с материалистической обязательностью представляет принудительно-необходимо -- действительную и неизбежную цель Октябрьской революции.