Налогообложение великорусских губерний в сравнении с национальными окраинами было больше в среднем на 59%. "Казна больше берет с населения [Центра], чем дает ему", — признавал в начале XX столетия крупный чиновник Министерства финансов П.Х. Шванебах.
С 1868 по 1881 г. из Туркестана в Государственное казначейство поступило около 54,7 млн рублей дохода, а израсходовано было 140,6 млн, то есть почти в три раза больше. Разницу, как говорилось в отчете ревизии 1882—1883 гг., Туркестанский край "изъял" за "счет податных сил русского народа".
В 1879 г. полковник А.Н. Куропаткин (будущий министр) сообщал в отчете Военному министерству: "Оседлое население Туркестанского края по своему экономическому положению стоит в значительно лучших условиях, чем земледельческое население России, но участвует в платеже всех прямых и в особенности косвенных сборов в гораздо слабейшей пропорции, чем русское население". Только начиная с 1906 г. доходы казны от Туркестана стали превышать расходы (22,2 и 18,8 млн руб. соответственно). Но и в 1912 г. главноуправляющий землеустройством и земледелием А.В. Кривошеин писал, что если сопоставить данные об этих доходах с количеством земли, земельной площади и ее ценностью на других окраинах империи, "то окажется, что Туркестан дает казне, относительно, вчетверо менее других частей Государства". По оценкам И.В. Артемова, "содержание Средней Азии ежегодно вытягивало из российского народного организма не менее 15% его доходов".
При этом, как писал в 1916 г. тот же Куропаткин: "Российской власти за полувековое владычество в крае не удалось не только сделать инородцев верными слугами Российского императора и преданными гражданами российского государства, но и вселить в их сознание чувство единства их интересов с интересами русского народа". Не случайно директор Ташкентской гимназии и попечитель учебного округа, основатель Туркестанского кружка любителей археологии и истории Востока Н.П. Остроумов, почти всю жизнь проживший в Ташкенте, признавался, что он "и дня не остался бы в крае, если из него вывели бы войска".
В 90-х гг. государство тратило на Кавказ до 45 млн в год, а получало только 18 млн, дефицит в 27 млн опять-таки покрывал великорусский центр. В 1913 г. расходы российской казны в Тифлисской губернии и Закатальском округе превышали получаемые казной доходы на 40 млн руб., то есть на сумму большую, чем все расходы на высшее и среднее образование по смете Министерства просвещения. В рапорте управляющего Бакинской казенной палатой А.А. Пушкарева (начало 1880-х гг.) говорится: "Несравненно богатейшие жители Закавказского края по сравнению с какой-нибудь Новгородской или Псковской губерниями, жители которых едят хлеб с мякиной, платят вчетверо меньше, в то время как голодный мужик северных губерний обязывается платить за богатых жителей Закавказья все не покрываемые местными доходами потребности по смете гражданского управления, не считая военной".
В 1868—1871 гг. русские центральные земледельческие районы, приносившие 10,39% дохода, расходовали только 4,6% от общего бюджета, а в 1879—1881 гг. показатели доходов и расходов были 11,1 и 5,42% соответственно. Центральный промышленный район давал бюджету в 1868—1871 гг. 6,2% дохода, а расходов на него приходилось 3,3%, в 1879—1881 гг. эти показатели составляли 6,34 и 2,83%. Получалось, что в среднем на душу населения в губерниях Европейской России приходилось в 1,3 раза больше прямых податей, чем в Польше, в 2,6 раза больше, чем в Закавказье, почти в два раза больше, чем в Средней Азии. По некоторым подсчетам, население окраин ежегодно "обогащалось" в среднем на сумму от 12 до 22 рублей на одну душу мужского пола».
(С. Сергеев, "Русская нация, или рассказ об истории ее отсутствия", М. 2017, стр. 206-207; С. Сергеев, "Русская нация : Национализм и его враги", М. 2017, стр. 19-21)
На субсидировании за счёт Великороссии поднялась и Польша:
«В воспоминаниях Янжула есть впечатляющий отчет о его обследовании польской промышленности в середине 1880-х гг. Из него следует, что своим процветанием она обязана была присоединению к России и покровительству со стороны Петербурга. До 1850 г. включительно вообще была односторонняя таможенная граница между Царством Польским и Империей: русские товары на ней облагались высокой пошлиной, а вот польские либо не облагались вовсе, либо облагались очень малой. Это удешевляло польские товары по сравнению с русскими, в результате чего русской промышленности трудно было конкурировать с польской. Вывод: "Промышленность Царства Польского представляет собой дитя правительственной опеки и многолетней заботливости русского государства, вспоенное и вскормленное в значительной степени на русских хлебах и на счет русских потребителей (более 50% польских изделий вывозятся в Империю). Таким образом, если бы зашла речь об автономии или полном отделении Царства Польского от России, то, естественно, делом справедливости является вытребовать и получить сначала многомиллионный долг Польши Русской Империи за создание и столетнее поддержание ее промышленности".
С Финляндией тоже было нечто подобное - об этом у Янжула есть огромное примечание.
Понятно, как это всё противоречит современному леволиберальному представлению о том, что никакой пользы от русского господства для присоединенных земель не было. Не случайно и в современных исследованиях этот таможенный сюжет находится в пренебрежении. Так, в книге, считающейся наиболее полным исследованием вопроса экономики имперских окраин (Правилова, Финансы империи, 2006) он едва упоминается; то, о чем пишет Янжул, читатель из этого исследования узнать не может. Там лишь сказано, что "в 1822 году таможенная граница между странами была восстановлена, но это не означало закрытие для польской промышленности русского рынка. Напротив, сохранялся принцип свободного товарообмена для сырья и незначительное таможенное обложение для вывозимых промышленных изделий и сельскохозяйственных продуктов". Вывозимых откуда куда - это читатель понять не может и скорее всего подумает, что это незначительное обложение вывоза было обоюдным.
Впрочем, скороговоркой признается, что "не будет преувеличением утверждать, что открытие русского рынка (и через него позже азиатского) создало почву для возникновения и быстрого развития польской промышленности, преимущественно текстильной. Родившаяся, по сути, лишь в начале 1820-х годов, эта промышленность в 1829 году имела годовой оборот в 5 752 000 рублей. Развитие суконной промышленности способствовало притоку немецких капиталов, что создавало основы для технологического роста". Если не вникать внимательно в написанное, то можно даже подумать, будто основная заслуга в этом подъеме и росте принадлежала не русским, а немцам. Словом, этот момент в Правиловой изложен очень бледно и тонет в массе менее важных подробностей; обследование Янжула и К и его выводы не обсуждаются и даже не упоминаются».
https://www.facebook.com/alex.vergin/posts/10219009707505679