Точно так же, как фильмы изображающие русские типажи XIX века и картины жизни русского народа этого периода, грели бы сердце мне. Если бы действие вестернов разворачивалось на пространстве от Вятки до Красноярска, а их героями были русские люди XIX века -- я смотрел бы вестерны с удовольствием, как своё, родное, греющее сердце, а не пропускал их как чужое и эмоционально холодное для меня.
То же с западноевропейской живописью. Она оставляет меня равнодушным, и психологическая причина этого проста: западноевропейская живопись изображает этническую историю и этнические типажи романогерманских народов. Хотя сюжеты полотен ан масс библейские, но изображение этих сюжетов населено отнюдь не древними евреями, а персонажами с характерно романогерманскими (итальянскими и т.п. -- в зависимости от места написания картины и принадлежности художника) чертами лиц, одеждой свойственной народу художника в период его жизни, предметами утвари и т.п. Западноевропейская "библейская" живопись воспевает этничность соответствующих народов. Экзистенциально для меня чужих, сторонних.
Именно поэтому я к ней (западноевропейской живописи) равнодушен -- для меня это инонародное и экзистенциально чужое, при рассматривании её во мне не возникает эмоциональных движений. Я могу равнодушно и холодно отмечать те или иные её технические свойства, но это не делает чужое своим, и не вызывает тех чувств экзистенциальной слитности и укоренённости, какие вызывает рассматривание картин в Русском музее или Третьяковской галерее, повествущих о жизни и бытии русского народа (хотя бы и в форме библейских сюжетов -- в подобие таким же повествованиям о себе з.-европейских народов).
Если бы старичок изображаемый Рембрандтом был русским, моё отношение к нему и вызываемые им во мне чувства были бы совершенно иными.
