«Не знаю, чего добились вы, а вот мою подборку не взяли в "Сибирские огни". Не наши, говорят, стихи».
Бог велел назвать её "несибирские огни".
**********
Потапов пришёл поздно ночью, повесил на гвоздь пальто,
поцеловал свою полнеющую жену.
- Я с закрытого совещания. Ну и ну,
оказалось, нами правил не вождь, а незнамо кто.
Как такой казус в нашей стране возник,
нам не сказали - видно, пока секрет.
Но все эти годы в красном замке сидел двойник
с такими же усами и тех же примерно лет.
Под его руководством мы выиграли войну,
построили сотни тысяч плотин и шахт,
распахали всю целину, почти покорили Луну.
Он с шахиншахом обнимался на брудершафт.
Такие дела наворочены - на века
запомнят наше горькое торжество.
Но выходит, мы громко славили двойника
и шепотом проклинали - тоже его.
А вождь в это время работал проводником
в скором поезде "Новгород - Элиста",
и с картами сражений не был знаком,
и ни одного приговора не подписал.
- Хватил врать, Потапов, ты ведь у бабы был.
Посмотри мне в глаза, похотливый пёс.
На стороне тратишь свой поздний пыл,
до дома ни капельки не донёс.
- Да ты что, Наталья, откуда весь этот бред?
С нас даже расписку брали кадровики...
Потапов торопится в туалет,
на ходу стирая помаду с левой щеки.
* * *
Помню, Брежнев ещё молодой,
а писатели старые были.
Помню, вышел один с бородой,
говорил, говорил о России.
О, Россия, ты пепел в горсти,
что поделать с тобой, неизвестно,
так что подлая рифма "прости"
тут по совести стала уместна.
О, Россия, подашь ли ты знак
хоть миганием лампочки матовой?
Помню, жив и здоров Пастернак.
Вру, не помню - но жил при Ахматовой.
Я кричал и просил молока,
а она умирала в больнице.
Кто безумствовал исподтишка,
кто мечтал о святой загранице.
А когда я увидел рассвет,
не лошадка пришла из тумана
и не ёжик, а Пестель, поэт
и какая-то левая Анна.
Помню, трое сидят у окна
грациозно, легко и свободно,
и немецкая плещет волна
о нездешнем из жёлтой Ригонды.
Пестель - пест или вовсе пищаль,
а поэт был поклонник Лепажа.
А вот Анну немножечко жаль:
ни при чём, а попала туда же -
в край, где волны крушат материк,
вековечные сваи глодая.
Брежнев - ангел и бывший старик,
только Анна всегда молодая.
* * *
Я сегодня игрушечный пьяница,
два коктейля ещё, и пойду.
Мы уйдём, а шарманщик останется
тот же самый, что в прошлом году.
Ты же помнишь, мы всё это видели:
тот же дядька и тот же кабак
на площадке святого Эгидия,
где синьоры гуляют собак.
Мы девчонке оставим два еврика,
на добро отвечая добром.
Where're you from? Не Китай, не Америка.
Вот послушай, откуда мы from.
Не угадывай, просто послушай,
с воробьями на фокус смотри,
как выходит на берег Катюша,
перебив sous le ciel de Paris.
Вмиг увидеть нутро иностранца -
это верный, устойчивый хлеб.
Мы уйдём, а шарманщик останется
и на сто, и на тысячу лет.
Будут слушать нескладные домики
все дежурные номера,
и кому-то опять будут дороги
подмосковные вечера.
* * *
Давай-ка отправимся в город Ухань,
где воздух целебен и благоухан.
Ухань - не какая-то там глухомань,
совсем непохожа на тьмутаракань.
Там ухают совы и филины в ряд,
там машут дубиной и "ух" говорят,
там едет на ярмарку ухарь-купец
и каждая сказка находит конец.
Там нежное ухо растет из земли
и прыгают сами в уху голавли,
а хлебом торгуют такие уханки,
что булки у них будто наши буханки.
* * *
От копыт до козлиного уда,
до рогов на его голове
чёрта я никогда не забуду,
если с ним повстречался в Москве.
Сколько ты ни клянись небесами,
что ни полночь, Москва, всё равно,
словно крыльями, машешь весами,
теребишь золотое руно.
Разливают вино в Петербурге,
на рояле бренчит Антиной.
Чёрта славит Москва в чернобурке
и фальшивой трясёт сединой.
Не слыхать колокольного звона,
и трамвайный замрёт к январю.
Чуть возьмёшься кадить Аполлону,
сразу серой шибает в ноздрю.
А когда колеёй патриаршей
на подножке прикатит весна,
чёрта сменит по званию старший
и безрогий уже Сатана.