В «Рассказах о Анне Ахматовой» Анатолия Наймана [...] подробно расписывалась нелюбовь Ахматовой к Чехову.
«[...] В любой его вещи есть [...] духота лавки, с поэзией несовместимая. Герои у него скучные, пошлые, провинциальные. Даже их одежда, мода, которую он выбрал для них, крайне непривлекательна: уродливые платья, шляпки, тальмы. Скажут, такова была жизнь, но у Толстого почему-то та же жизнь – другая, и даже третья». [...]
Ахматова упрекала Чехова [...] в систематической фактической недостоверности, по сути в клевете.
В статье Льва Лосева «Нелюбовь Ахматовой к Чехову» («Звезда», 2002, №7) приведена развернутая сводка фактов.
«Была великолепная жизнь» (Козловская, Воспоминания, 390), «такого общества и таких опустошенных людей, как описывает Чехов, в российской провинции не было. Гимназические учителя истории посылали свои статьи в столичные научные журналы, словесники увлекали своих учеников и учениц высокими идеалами. Именно в девяностые годы в каждом губернском городе создавались отделения Краеведческого общества, интенсивно и плодотворно работавшие» (Герштейн, 7).
«Чехов изобразил русского школьного эллиниста как Беликова. Человек в футляре! А русский школьный эллинист был Иннокентий Анненский. Фамира-кифаред!» – записывает за Ахматовой молодой литературовед Э. Бабаев (Воспоминания, 414).
Запись Н. Ильиной: «А как он описывал представителей высших классов, чиновника Орлова ("Рассказ неизвестного человека"), его гостей! Он этих людей не знал! Не был знаком ни с кем выше помощника начальника станции. Среди правоведов, лицеистов было сколько угодно мерзавцев, но ведь они были хорошо воспитаны! А тут – идут в спальню Орлова и смеются над дамскими вещами. Разве так бывало? Неверно всё, неверно! А как он крестьян описывал... Возьмите крестьян у Толстого – вот тот их знал!».
* * *
Ахматовское отношение к Чехову – это отношение человека у которого украли жизнь к тому, кто более всего способствовал своим очернительством этой краже. Ахматова защищает свой послереволюционный взгляд на дореволюционную Россию перед теми, кто этой России не видел и судит о ней по Чехову и на этом основании одобряет революцию. Это спор не о фактах, а об интегральном образе бывшей прежде России.
De profundis… Моё поколенье
Мало мёду вкусило. И вот
Только ветер гудит в отдаленьи,
Только память о мёртвых поёт.
Наше было не кончено дело,
Наши были часы сочтены,
До желанного водораздела,
До вершины великой весны,
До неистового цветенья
Оставалось лишь раз вздохнуть…
Две войны, моё поколенье,
Освещали твой страшный путь.
В этом стихотворении Ахматова наиболее ясно высказала свое послереволюционное ощущение, тождественное тому, что выразил Мандельштам в словах «я лишился и чаши на пире отцов, и веселья и чести своей».
Прекрасная жизнь её поколения была растоптана, разграблена и оклеветана – и Чехов оказался главным поставщиком материала для клеветников, похабивших прежнюю русскую жизнь, которая была нормальной, яркой, наполненной радостью и творчеством, чреватой «неистовым цветеньем» жизнью. Не ненавидеть разрушителей и клеветников и не презирать «великолепным презреньем» их пособника, пусть и посмертно-невольного, было непросто...
https://www.facebook.com/photo.php?fbid=10224775889570101&set=a.1847813240595&type=3
«"Сахалин" это тоже много-много вранья, увы. Мне об этом подробно рассказывали сотрудники дома-музея в Александровске-Сахалинском».
«Ещё, говорят, на него обижены владивостокцы. Пробыл в городе пару дней, а женщин назвал уродливыми, город страшным (это Владивосток-то великолепный у него страшный!). Походя обидел город...»
Олеся Николаева, "Мучитель наш Чехов"
https://azbyka.ru/fiction/muchitel-nash-chexov
«Чехова интересуют, -- как это справедливо заметил сын Ахматовой, великий географ и моралист Лев Гумилёв, -- субпассионарии. И он дает целую галерею таковых. Включая сюда, между прочим, всякий нерусский элемент».
«Наконец-то об этом можно говорить. Никогда не любила! И юмор у него не смешной! Весной младшая проходила в школе Чехова и спросила, "а что тут смешного?»
«Когда мне было лет 12-13, мой дядя подарил мне книжку юмористически-сатирических зарисовок Чехова (в 1-2-3 предложения каждое, насколько я помню), которые тот записывал, чтоб потом использовать в своих произведениях, но которые в них в итоге не вошли. Я начал читать, мне показалось это графоманством человека, лишённого чувства юмора, но я подумал, что ещё просто не дорос. Лет через 7-8 снова взял эту книжку в руки и осознал, что это не я не дорос, а просто реально это крайне тупо и не смешно».
«В учебнике литературы объясняется - про искромётный чеховский юмор, ну и задание - объяснить, какими средствами достигается комический эффект в рассказе "Толстый и тонкий", а там и взрослый-то не отдуплит юмора, особенно с поправкой на реалии».
«У меня к Чехову сложное чувство. Я обожаю его читать и ненавижу его героев. Дело в том, что Чехов их сам не любит. В своём творчестве он, безусловно, подражает Гоголю, но Гоголь любит всех своих героев с их недостатками и грехами, кроме разве, что Чичикова, этакого воплощения русского наполеончика».
«Но в чем величие Чехова -- это его пьесы, особенно Вишнёвый сад и Три сестры. Безусловно, это самые антиреволюционные и антилиберальные произведения серебряного века. "В Москву, в Москву" -это ведь равносильно: "вперёд в счастливое будущее", а Вишневый сад -это Россия, которую губят. Никого эти сестры не любят, кроме себя и своих утопических идей. Типичный либерало-большевизм».
«Гоголь даже Чичикова, как известно, хотел полюбить, показав его нравственное перерождение, но, увы, не вышло».
«У Чехова не люди, а куклы, типы. Но в отличие от гоголя выдаваемые за настоящих живых людей.
Читать биографии реальных людей интересней чем Чехова, и полезней».
«Ахматова защищает свой послереволюционный взгляд на дореволюционную Россию перед теми, кто этой России не видел и судит о ней по Чехову и на этом основании одобряет революцию.
То есть это спор не о фактах, а об интегральном образе».
«В начале 1990-х гг. люди понимали и ощущали всем опытом советского времени, что по "великой русской литературе" судить о дореволюционной России нельзя; понимали, что именно она посталяла большевикам и советской идеологии львиную долю материала для очернения дореволюционной эпохи. Большевикам даже выдумывать не приходилось, просто пихали школьникам Чехова (да и Толстого -- "После бала", да и многих). И понимали, что нужно показать другую картину жизни - "нормальной, яркой, наполненной радостью и творчеством". Увы, не получилось тогда - патриотическая интеллигенция [...] в своём максимализме записала в "феврализм" всё, что не вмещалось в прокрустовы рамки её наивных представлений о монархизме, и кончилось всё советофильством и "православным сталинизмом", а современная молодёжь при обуждении темы дореволюционной России снова ссылается на Некрасова - как там всё было плохо. "Приплыли"...»
«Общее впечатление от сочинений Чехова - уныние и беспросветная безысходность.
Только Зощенко может сравниться...»
«Мне кажется, Чехов - поэт экзистенциального ужаса и только во вторую-третью очередь русский писатель. Россия и русские для него - материал для создания произведений, который он использовал за неимением другого».
Солоневич в "Народной монархии": "русская литература [...] вся она, вместе взятая, дала миру изысканно кривое зеркало русской души.
...
Грибоедов писал свое «Горе от ума» сейчас же после 1812 года. Миру и России он показал полковника Скалозуба, который «слова умного не выговорил с роду» — других типов из русской армии Грибоедов не нашел. А ведь он был почти современником Суворовых, Румянцевых и Потемкиных и совсем уж современником Кутузовых, Раевских и Ермоловых. Но со всех театральных подмостков России скалит свои зубы грибоедовский полковник — «золотой мешок и метит в генералы». А где же русская армия? Что — Скалозубы ликвидировали Наполеона и завоевали Кавказ? Или чеховские «лишние люди» строили Великий Сибирский путь? Или горьковские босяки — русскую промышленность? Или толстовский Каратаев крестьянскую кооперацию? Или, наконец, «мягкотелая» и «безвольная» русская интеллигенция — русскую социалистическую революцию?
...
Литература есть всегда кривое зеркало жизни. Но в русском примере эта кривизна переходит уже в какое-то четвертое измерение. Из русской реальности наша литература не отразила почти ничего. Отразила ли она идеалы русского народа? Или явилась результатом разброда нашего национального сознания?
...
Я не берусь ответить на этот вопрос. Но во всяком случае — русская литература отразила много слабостей России и не отразила ни одной из ее сильных сторон. Да и слабости-то были выдуманные. И когда страшные, годы военных и революционных испытаний смыли с поверхности народной жизни накипь литературного словоблудия, то из-под художественной бутафории Маниловых и Обломовых, Каратаевых и Безуховых, Гамлетов Щигровского уезда и москвичей в гарольдовом плаще, лишних людей и босяков — откуда-то возникли совершенно непредусмотренные литературой люди железной воли. Откуда они взялись? Неужели их раньше и вовсе не было? Неужели сверхчеловеческое упорство обоих лагерей нашей гражданской войны, и белого и красного, родилось только 25 октября 1917 года? И никакого железа в русском народном характере не смог раньше обнаружить самый тщательный литературный анализ?
...
Мимо настоящей русской жизни русская литература прошла совсем стороной. Ни нашего государственного строительства, ни нашей военной мощи, ни наших организационных талантов, ни наших беспримерных в истории человечества воли, настойчивости и упорства — ничего этого наша литература не заметила вовсе. По всему миру — да и по нашему собственному созданию — тоже получила хождение этакая уродистая карикатура, отражавшая то надвигающуюся дворянскую беспризорность, то чахотку или эпилепсию писателя, то какие-то поднебесные замыслы, с русской жизнью ничего общего не имевшие. И эта карикатура, пройдя по всем иностранным рынкам, создала уродливое представление о России, психологически решившее начало Второй мировой войны, а, может быть, и Первой"...
«Если и есть предмет в школе, старую программу которого надо выбросить на помойку, то это русская литература.
По-моему, вся школьная программа русской литературы ещё с советских времён составлена таким образом, чтобы убедить обучающихся, что вся русская история – это беспросветный мрак. Сплошное путешествие из Москвы в Петербург в карете Чичикова с остановкой в городе Глупове. Тоска, бессмысленность и пошлость, из которой Россию должны вытащить Павка Корчагин и Клим Самгин в белом венчике из роз.
В постсоветские времена в программу добавили страдания Пастернака и "Архипелаг ГУЛАГ", что в сочетании с очернением дореволюционной истории не столько убеждает в бессмысленности революции, сколько внушает мысль о том, что ужасы XX века – продолжение ужасов царской России.
По сумме прочитанного у школьника должно сформироваться устойчивое представление о том, что дореволюционная история России – это мрак и ужас, революционеры – герои, но они ничего так и не сумели исправить, потому что тупые крестьяне и мещане предали светлые идеалы революции и устроили сталинизм и ГУЛАГ. Добро пожаловать на станцию «Петушки». Поезд русской истории вошёл в тупик. Конец».