«Моего тятю звали Фома Мартемьянович Ларюшкин, маму – Степанида Емельяновна Поздеева. В семье было четыре дочери и два сына: Евдокия (1919 г.р.), Фетиота (1925 г.р.), Фаина (1928 г.р.), Асон (1932 г.р.), Екатерина (1936 г.р.), Кирилл (1938 г.р.). У меня с мужем лишь трое детей: два сына и дочь.
Коллективизацию вспоминаю как страшный сон. В нашей деревне она проходила в 1929-1930 гг. Родители очень переживали, что у них заберут всё хозяйство. Так оно и получилось. Помню, мой дедушка, Емельян Никонович, говорил родителям про активистов коллективизации: «Сукины сыны, забрали всё, поехали и запели: "Кто был ничем, тот станет всем". Плюнуть бы им в морду». Очень ругался дед. Да и было отчего. Забрали всё: молотилку, сенокосилку, жнейку, дом. А дом у нас был большой, двухэтажный. В нем мы жили с дедушкой и бабушкой, дядьками и тётками.
У тяти было пять братьев. И у всех были жены и дети. Несколько семей жили одним хозяйством. Все работали, старались. Вот и хозяйство было справным. У нас в семье были коровы, значит, всегда своё молоко. Были свиньи, куры, овцы, а это – мясо. Из шерсти овец пряли и вязали теплую одежду, одеяла. Сеяли лён, коноплю. Делали конопляное масло. Из льна ткали холщевую одежду. Это для повседневной носки. А праздничная одежда была сутенетовая, то есть из покупной ткани. Кроме того, мы собирали в лесу много грибов и ягод. Заготавливали их на зиму в деревянных кадках, сушили. В погребах, где хранились заготовки, даже летом был лёд. Ну, а после коллективизации ничего этого уже не стало: ни молока, ни мяса мы уже не видели.
Бедняками были те, кто жил в мазанушках. Не было у них ни коров, ни кур. Они не пахали и не сеяли. Ходили в наёмниках: кому по хозяйству что-то помочь, кому построить или убрать с поля урожай. Взрослые говорили про бедняков, что те не любят работать, поэтому и живут бедно. Я сама помню одного бездельника в своей деревне, хотя и маленькая ещё была. Он всегда ходил с гармошкой. Его приглашали все, у кого был какой-нибудь праздник, гуляние. Хозяйства у него не было, да и, наверное, ему некогда было заниматься им. Потому что гармонь была в деревне у него одного. И он каждый день, такое мое детское впечатление, ходил по гулянкам.
Деревня до коллективизации была очень большая. В ней было очень много больших домов, стояла торговая лавка. Товары в эту лавку завозили из самого Томска. Хоть я и была небольшая, но помню, что в деревне было много молодёжи, которая по выходным дням собиралась вместе. Плясали, пели песни, было весело. А после коллективизации уже не было никакого веселья.
Сейчас от нашей деревни ничего не осталось. Там живут лишь одни старики.
Крестьяне, конечно, не хотели вступать в колхоз, боялись. Они не хотели отдавать в общее пользование добро, нажитое годами. Но их принуждали. Тем, кто отказывался, давали самую плохую землю. А то и вовсе, всё хозяйство разоряли, а самих высылали, забирали всё имущество, хозяйство, дом. Рассказывали, что в соседней деревне Фёдоровке все до одного крестьяне согласились вступить в колхоз. Сказывали, что у них не было раскулачивания. Они, мол, жили и работали дружно, и хлеба у них было много. Не знаю, правда ли это?
Не помню, чтобы крестьяне нашей деревни протестовали против коллективизации. Но раскулачивание было. А это значит, что всё-таки они протестовали, не хотели идти в колхоз. Раскулаченных высылали в тайгу, где не было никакого жилья. Были слухи, что некоторые построили себе в тайге землянки, чтобы не замерзнуть зимой. Но много ли построишь голыми руками. Ведь люди не знали, что их увезут на пустое место и поэтому они не брали с собой ни топоров, ни пил, ни гвоздей. А может, им их и не разрешали брать?
[Действительно, раскулаченным в пределах района нельзя было брать с собой даже простейшие орудия труда выше предписываемой нормы: 1 плуг - на 3 хозяйства, 1 борона – на 4 хозяйства; 3 косы – на 1 хозяйство, 2 серпа – на 1 хозяйство, 1 молоток для правки кос - на 3 хозяйства, 1 железные вилы - на 1 хозяйство, 2 лопаты, 1 сани, 1 сбруя, 1 пила – на 10 хозяйств, 2 топора – на 1 хозяйство, 1 комплект кузнеца – на 2 хозяйства, 1 комплект столярного инструмента – на 20 хозяйств, 1 лом – на 5 хозяйств. Ружей не разрешали вообще (ГАКО. Ф. Р-22. Оп.2. Д.213. Л.50)].
У нас говорили, что некоторые сосланные в тайгу пытались бежать к родственникам. Но их ловили. Активистами колхозов становились бедняки. Взрослые тогда говорили, что у бедняков ничего нет, и жалеть им нечего. Председателей колхоза присылали из района. Бригадиры выбирались из мужиков. В колхозе все работали с утра до позднего вечера. Пенсионеров не было. Все работали, пока были силы. Себя не жалели.
Паспортов колхозникам не давали. Боялись, что мы сбежим в город. Хотя многие оставались в колхозе, потому что здесь у них был огород. А без огорода в городе боялись, что умрут с голоду. Да, наверное, оставались и по привычке. И всё-таки постепенно все мои родственники уехали из деревни. Никого там не осталось. Потому что там всегда было очень тяжело. Постоянная физическая усталость, постоянное недоедание. Всё время был страх и за себя, и за близких. Никакой уверенности в завтрашнем дне не было. В городе жить было легче, там за работу деньги платили. Не то, что колхозникам в колхозах: весь год работали, считай, за бесплатно. Колхозники жили плохо. Хорошо жили лишь семьи председателя и бригадиров. Колхозники мечтали о роспуске колхозов. Хотели вернуть назад своё хозяйство. Особенно жалели бабы коров, а мужики – коней. Я это хорошо помню.
В 1937 г. моего отца забрали как врага народа. А сделали так: позвали всех мужиков на собрание и там забрали кого надо. С того собрания отец так и не вернулся. Это произошло 25 сентября. А 4 октября отца расстреляли в Ягуновке. Отец был работящим и непьющим мужиком. Другие, которых вместе с ним увели с того собрания и погнали этапом в Ягуновку, тоже были работящими. Самые трудяги и были. Не знаю, в чем они повинны! Но отца реабилитировали в 1968 г.
О политике люди старались не говорить. Но мама очень плохо говорила о Сталине. Винила его в смерти отца. Говорила, что вся эта советская власть стоит против людей. Деревня до сих пор в нищете.
За всю свою жизнь я один раз отдыхала в доме отдых, за границей не была. С мебелью, холодильником, телевизором и другой обстановкой всегда было плохо. Лишь после 1968 г. стали покупать всё необходимое нашей семье.
В годы реформ в первое время было лучше. А сейчас всё труднее и труднее жить на пенсию. Но хочется надеяться, что будет лучше».