Семья наша состояла из отца, матери и 14 детей. Жили мы дружно, уважали отца, берегли мать. В 19 лет я вышла замуж за такого же деревенского парня, какими были все у нас в деревне, в 1931 году родила сына.
Коллективизация у меня связывается с насилием и бесправием, никто не спрашивал мнение народа, всех «сгоняли» в колхозы. В деревне люди издавна привыкли работать сообща, часто на 2-3 семьи имели общую мельницу, где каждый занимался тем, что у него получалось лучше всего, а коллективизацию с радостью восприняли немногие.
Родители были против коллективизации, хотя старались молчать – боялись за семью. Её проводили бедняки, то есть, это, прежде всего, - лодыри. А таких людей, которые не хотели работать, всегда было много. Но в деревне, несомненно, были и середняки, которые активно трудились на своем хозяйстве, продавали излишки урожая. Такие-то семьи, прежде всего, и подвергались раскулачиванию. Наша семья относилась как раз к таким: мы имели корову, лошадь, держали поросят, исправно обрабатывали землю, зимой ткали и пряли. Хотя нельзя сказать, что жили богато, но в достатке. Нас все-таки раскулачили: отобрали скот и всё имущество. Насильно, без разбора. Отец так переживал, что вскоре умер от сердечного приступа.
Отношение односельчан к кулакам было неоднозначным. Работящие люди кулаками их не считали, а бездельники желали, чтобы раскулачивание проходило более жестоко. Со стороны властей к раскулачиваемым применялись всевозможные жесткие репрессивные меры. Всех, кто сопротивлялся раскулачиванию, выселяли в «Соловки», на Колыму и в другие отдаленные места. Так, мою сестру с семьей выселили на север. В чем были одеты, в том и, с голой душой, отправили этапом. Двое ее детей умерли по дороге от голода и мороза.
Долгое время после коллективизации деревня оставалась крайне бедной. Но в период пика коллективизации это выразилось наиболее остро.
Для вовлечения в колхозы применялись добровольно-принудительные методы. Бездельники шли добровольно, так как понимали, что за счет колхоза будут всегда иметь пропитание, а работяги не желали, чтобы за счет их труда жили другие люди. Они ясно представляли, что колхоз грозит общей уравниловкой. Поэтому противников коллективизации сгоняли в колхоз силой. Конфискации подлежало все: скот, имущество. Их дома брали под сельсоветы. При такой ситуации не обходилось без возмущений. [О типичных настроениях в обществе см. документ в конце рассказа]. Но это моментально подавлялось властями. А такие факты скрывались от народа. Противников коллективизации бесшумно арестовывали и ссылали. А люди узнавали об этом лишь по слухам. Сведения о выселенных, конечно, поступали, но они были далеко не радостными. Власти внушали людям, что коллективизация проходит замечательно. А жизнь людей вот-вот наладится.
Активистами колхозов становились те, кто безгранично поверил в пропаганду. Бывало, доходило до фанатизма. Чаще это были легкомысленные люди, которым все равно терять было нечего. Мы их презрительно голодранцами звали.[Такое название активистов колхозов вошло в художественную литературу. В 70-е годы вышла пафосная книга Наседкина «Великие голодранцы», в которой воспевались успехи деревни в связи с коллективизацией].
Председателя колхоза выбирали из активистов, которых знала вся деревня и которые пользовались авторитетом у вышестоящих властей. Чаще председателями становились люди, хорошо знавшие крестьянское дело и умевшие влиять на селян. Но к председателям отношение людей сначала было настороженным.
Одежда, быт и пища крестьян до и после коллективизации мало в чём изменились и оставались скудными. К столу подавался чугунок картошки с капустой и изредка мясом. Правда, только до коллективизации каждый член семьи имел кусочек сахара к чаю. В колхозах уже этого не было.
Рабочий день колхозника был от зари до зари, без механизированного труда. Что заработал по трудодням, то и получал. Но эти деньги измерялись копейками, а часто и этих копеек не было вообще. Воровство колхозного добра процветало. Люди считали, что в колхозе "все не мое", поэтому и воровали. До сих пор помнится закон о «колосках» и «горсти гороха», когда людей сажали в тюрьму за подобранный в поле колосок или стручок гороха, в то время как нация погибала от голода. Дома же в деревне на замки не закрывали, потому что закрывать было нечего – бедность. Другой причиной было то, что у людей было сознание совести и вера в Бога. Это ни то, что потом, когда перестали верить в Бога вообще и потеряли совесть.
В деревне всегда были пьяницы. Несмотря на пропаганду трезвости, после коллективизации от этой вредной привычки мужчин отучить так и не удалось, женщины же не пили ничего и считали пьянство позорным.
Мечта о роспуске колхоза у некоторых оставалась. Это были люди, умеющие организовывать свой труд самостоятельно и желавшие иметь собственное дело. Другие же наоборот восхищались созданием колхозов, так как их больше устраивало жить в колхозе, как за каменной стеной, ни о чем не думать, ни за что не отвечать.
Многих односельчан, наших друзей, знакомых вскоре назвали врагами народа и репрессировали. Людей забирали неожиданно, и большинство из них уже не возвращались. Обстоятельства и факты тщательно скрывались. У одной нашей соседки забрали мужа, и только через несколько лет она узнала, что его вместе с другими врагами народа согнали в заброшенную шахту и погребли заживо под землей.
Все понимали, что людей чаще всего забирали без вины, но никто не протестовал, все молчали. Из-за страха за жизнь. Был голод. В 1931-33 годах голод коснулся и нас. Взрослые приберегали скудную пищу детям, а сами «пухли» от голода. Это обстоятельство заставило нас покинуть центральную Россию и переехать в Кузбасс, где мы спаслись благодаря картофелю и другим местным овощам. В военные же годы в Сибири голод не коснулся моей семьи, так как работали на заводе и стабильно получали хлеб по карточкам, а все остальное выращивали на подсобном хозяйстве.
В колхозе долгое время пенсионеров не было – работали все. Никто не учитывал стаж работы. Не было никаких социальных пособий. Люди не имели даже паспортов, чтобы не смогли уехать из села в город.
Когда началась война, не все охотно пошли добровольцами на фронт. Украинцы, жители центра России часто пытались отсидеться дома. Сибиряки же понимали всю важность участия в войне и с большим желанием шли на фронт, так как были менее избалованы и более ответственны. Даже по статистике из погибших на полях сражения Великой Отечественной войны большая часть – сибиряки.
После войны жить стало лучше только тогда, когда восстановилось государство в целом. Хотя по-прежнему были высокие налоги, ограничения на ведение личного хозяйства. Например, на семью нельзя было иметь больше одного поросенка, невзирая на количество человек в семье. Ограничения доходили до абсурда, но приходилось мириться и с этим.
Жизнь была тяжела, но люди оставались жить в селе, потому что были две причины. Во-первых, они были прикованы к земле теми условиями, которые создали власти. Во-вторых, молодежи рассказывали о замечательной сельской жизни, о необходимости поднимать сельское хозяйство. Они добровольно не покидали деревни.
С установлением советской власти образование было объявлено обязательным для всех. Учиться пошли многие. За счет вечерних школ и училищ учиться смогли не только дети, но и взрослые. Поэтому уровень образования населения резко возрос. Единственным недостатком было то, что в деревне обычно не было десятилетней школы, а учиться в райцентр детей не отпускали родители, да и на учебу времени у людей оставалось немного, так как нужно было работать в колхозе.
Преимуществом нового времени стало то, что начали учитываться духовные потребности населения: появилось множество сельских клубов с кружками художественной самодеятельности, «избы-читальни». Данные изменения с радостью были восприняты крестьянами. Только борьба с церквями никого не устраивала. У глубоко верующего населения вдруг насильно отобрали веру. Но сама вера в Бога у большинства семей осталась такой же нерушимой. Церкви же закрывались, потому что власть видела в них непосредственную себе угрозу. Ведь при социализме не должно быть другой веры, кроме как в партию и светлое социалистическое будущее. Да и сами священники восставали против советской власти.
О политике и Сталине в семье разговоров не было. Так как любой разговор мог быть подслушан, и по 58 статье за лишние слова ненароком можно было угодить в тюрьму. Сталина в душе уважали за его желание построить цветущее государство. Но боялись ещё больше.
Нищету в колхозе называли одним словом – голытьба. Хорошо в колхозе жили руководители и механизаторы. Наша жизнь началась в деревне, но постепенно все мои братья и сестры все-таки переехали в город, где легче жить. В городе живут их дети и внуки.
В том, что деревня не может выбраться из нищеты до сих пор, я считаю, виновата бездарность руководителей. Мы умеем работать, но не хотим. Нужен умный талантливый человек, который смог бы этот труд организовать.
Вся жизнь моя прошла только в работе. За границей я не была ни разу, да о ней мы многие десятилетия и не знали. На курорты тоже не ездила – не было возможности. Мебель, телевизор, машинка у нас постепенно появились. Но даже эти необходимые вещи мы наживали долгие годы.
******************************
Приложение (опубликованные документы):
Информсводка политуправления Московского военного округа об участии воинских частей в операциях по ликвидации кулачества.
26 февраля 1930 г.
Совершенно секретно.
[…] Люди говорят: «Не записывайтесь в колхозы, а то от вас все заберут. Теперь власть, наверное, переменится»; «Надо теперь раскулачивать командный состав, их жены много понабрали добра». Отмечено три случая, когда начсоставу на улице кричали: «Вон пошли, грабители, воры». […]
(Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы. В 5-ти томах. 1927-1939. Т. 2 С. 263)