Sergey Oboguev (oboguev) wrote,
Sergey Oboguev
oboguev

Category:

«В свое время советское правительство национализировало такие товары,

как коллекционное платье, меховые вещи, драгоценности (драгоценные камни, ювелирные изделия и пр.). [...] Все это реквизировалось организованно и неорганизованно в государственный фонд. И в данном случае царил полнейший хаос как в деле хранения этих товаров, так и особенно в расходовании их: здесь все было на почве протекции и взяточничества. Вступив в управление комиссариатом, я, исходя из того положения, что все эти предметы — я говорю о наиболее ценных — представляют собою обменный фонд для внешней торговли (когда откроются границы), сделал попытку урегулировать дело расходования их. [...] Лимитом была установлена сумма в десять тысяч рублей. До нее склады имели право отпускать товары без моего вмешательства. Для приобретения же пальто или шубы и вообще меховых изделий, стоивших выше этой суммы, требовалось особое разрешение Наркомвнешторга. [...]

Я давал разрешение на приобретение шуб и пр., стоивших выше десяти тысяч рублей, лишь по представлении мне доказательств, что данное лицо по долгу службы нуждается в более теплой одежде, как, например, лица медицинского персонала, командируемые на эпидемии, разные товарищи, отправляющиеся на лесозаготовки, служебные разъезды и пр. [...]

Конечно, бывало немало и злоупотреблений вроде того, что какая-нибудь приятельница какого-нибудь комиссара («содком»), желая щегольнуть роскошным палантином или шубой, заручалась у своего покровителя удостоверением, что командирована по таким-то делам и нуждается в теплой шубе стоимостью в 25—30 тысяч рублей... Зная, что это неправда, я не имел формальных оснований отказывать и должен был давать разрешение. Чтобы дать представление читателю о тех проделках, к которым прибегали при этом случае, расскажу об одном эпизоде, хотя и мелком, но очень характерном.

Секретарь входит ко мне и с перепуганным лицом (а был он духовного звания, почему и трепетал вечно) докладывает, что меня желает видеть по «экстренному» и весьма спешному делу сотрудник ВЧК, что он не может ждать очереди, так как у него поручение от самого Дзержинского.

— А много народу в приемной? — спросил я.

— Двадцать семь человек, — взглянув в листок с записями ждущих, ответил секретарь. — Простите, Георгий Александрович, он очень настаивает, говорит, что не может ждать очереди... разрешите впустить его вне очереди... кто его знает, что у него...

— Ну, ладно, пускай войдет...

И ко мне с развязным видом вошел «чекист». Это был молодой человек лет двадцати, в кожаном костюме, ставшем формой чекистов, в брюках-галифе, обутый в высокие на шнурах сапоги и с болтавшимся у пояса маузером в футляре.

— Я к вам, товарищ комиссар, — сказал он, без приглашения разваливаясь в кресле у письменного стола, — по весьма важному делу... экстренному... Э-э-э, вы позволите?— с развязной любезностью спросил он, вынимая из серебряного портсигара папиросу.

— Нет, я просил бы вас не курить, — сухо ответил я. — У меня столько народу бывает, что если каждый будет курить, то дышать будет нечем... В чем дело?

Мой более чем холодный тон, по-видимому, несколько убавил в нем самоуверенности.

— Дело, видите ли, в том, — сказал он, как-то сразу подтянувшись, — что моя жена была сегодня в магазинах, бывших Павлова... Ей нужна шуба. Вот она и выбрала себе песцовую ротонду. Но ротонду без вашего разрешения не отпускают... Она стоит сорок тысяч... Я и приехал к вам за разрешением... чтобы доставить жене удовольствие...

Я в упор сверлил его глазами. По-видимому, от моего взгляда ему становилось не по себе.

— Так вот это и есть то спешное дело, по которому вы просили принять вас не в очередь? — не скрывая своего раздражения, спросил я. — И вы еще сказали секретарю, что имеете поручение от товарища Дзержинского.

— А... это я, извиняюсь, так нарочно сказал... Пожалуйста, товарищ, разрешите моей жене эту шубу...

— По какому праву вы просите? Что, ваша жена врач, фельдшерица, которая должна ехать на эпидемию?

— Нет... но ведь она моя жена, — вдруг оправившись, с новым напором наглости начал чекист. — Ведь вы же знаете... я не кто-нибудь... я ведь сотрудник ВЧКи... Это и есть мое право...

— Ах, вот что, — сказал я, едва сдерживаясь, — это и есть ваше право... что вы служите в ВЧК?.. Я не могу вам разрешить...

— Как, вы отказываете?! — скорее с удивлением, чем с возмущением переспросил он, поднимаясь с кресла. — Отказываете? Мне?! Сотруднику ВЧКи, — подчеркнул он и, перегнувшись через стол, зловещим шепотом сказал: — А знаете ли вы, что я могу вас арестовать?..

Тут произошла безобразная сцена. Я вышел из себя:

— Ах ты, мерзавец!— закричал я.— Вот я сейчас позвоню по телефону Феликсу Эдмундовичу... Своей властью я сейчас тебя арестую и передам в руки ВЧК!..

Я был вне себя. Я схватил телефонную трубку и в то же время нажал прикрепленную снизу к письменному столу кнопку электрического звонка к курьеру... Поняв, что зарапортовался, чекист стал униженно просить простить его, хватать меня за руки, умолять не говорить Дзержинскому... жаловался, что жена заставила его, что она сказала ему, что вынь да положь, а чтобы ей была эта шуба...

— Что прикажете, Георгий Александрович? — спросил явившийся на мой звонок курьер Петр.

— Выбросьте вон эту слякоть!— сказал я с омерзением.

Я не случайно так подробно остановился на этом эпизоде. Нет, я хотел дать понятие читателю о том, что такое ВЧК и чекисты. По своему положению я мог быть арестован только по постановлению Совнаркома. И вот мне рядовой чекист угрожает арестом! Пусть же по этому «невинному» эпизоду читатель представляет себе, как они, эти чекисты, вели себя в отношении обыкновенных граждан, именуемых ими «буржуями», людьми бесправными, этими истинными лишенцами!»
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your reply will be screened

  • 0 comments