Если бы я был азовцем или всушником, я бы с удовольствием сдавался в плен великороссам или к южнорусским юнионистам, которых контролирует великорусское начальство. Что, кстати, и происходит сейчас. Азовцы поняли, что можно это сделать не просто без всякого ущерба для здоровья, но и наоборот - здоровье в плену можно поправить.
А чего не сдаваться, если в плену лечат, кормят, дают семье позвонить, не пытают, не расстреливают.
Посмотрел видео с «лектором» Азова неким Владиславом Турчаком из Желтых Вод.
Я ж как южнорус его, южнорусскую сволочь, вижу насквозь. Чувак даже не пытается скрывать от задающих ему вопросы «москалей» свое презрение к «москалям».
Невооруженным взглядом видно сразу, что в другой обстановке он бы в отличие от допрашивающих его «москалей» просто им бы под аплодисменты и гогот азовской братвы прострелил ноги. И это в лучшем случае.
Он точно знает, что его подержат в плену, ну дадут срок, но он все равно героем вернется хоть домой, хоть в Европу, если «Украины» не будет к этому времени.
Савченко же вернулась, Сенцов вернулся, а почему он не вернется тогда? Вернется! Великороссы добрые - азовца не обидят.
Он точно знает, что через 40 лет будет школьникам львовским рассказывать, как героически с «москалями» воевал, и главное, как презирал их.
Вспоминаю, как губернатор Николаевской области Виталий Ким рассказал, как южнорусские орки из Донбасса зашли в одну из николаевских сельских школ, посмотрели там стенд с местными героями АТО, а потом их всех нашли и пристрелили.
Эти атошники через 40 лет уже никому ничего не расскажут, разве что могильным червям.
На самом деле, орки - это мы, южнорусские, а великорусы - это светлоликие эльфы».
https://t.me/youzhno/2066
«Память — это всегда память о зле, совершенном над нами, память о нашем поражении, о потерях и утратах. Иначе она не нужна и бессмысленна. Благо, которое есть, присутствует. Его не вспоминают, им обладают. Если его нет, оно было утрачено, и память — это память о том, что было утрачено и как оно было утрачено. Но Благо — это не событие. Память о самом Благе почти невозможна. Оно или есть, или нет. Нас соединяет с ним только память о его утрате, и отказ от этой памяти есть отказ от нашей единственной связи с ним, связи, которая — одна! — поддерживает в нас дух. Эта связь слаба, а желание забыть почти всесильно, на это есть тысячи причин, — ну хотя бы потому, что воспоминания о гибели Блага невыносимы. Но если их не останется, не останется даже тени надежды.
Забвение Зла — это смерть сущности. Тот, кто забыл о причиненном ему зле, тем самым согласился с ним, одобрил и принял Зло, то есть сам его совершил и стал его частью.
Добро нужно помнить и чтить, как велят нам чувства чести и благодарность. Зло нужно помнить вечно, всегда, даже если все наши чувства и порывы противятся этому. Ибо только память о совершенном Зле может остановить его бесконечное повторение. Не нужно помнить о добре, чтобы творить добро. Но необходимо помнить о Зле, чтобы противостоять ему».
.....
«Мы тут в России доблажились. До того, что нас просто затоптали. Мы улыбались в ответ на плюхи, и теперь нам ломают рёбра. Над нами – без большого труда – взяла верх Нерусь и Нежить. Да в том-то и весь секрет.
Русский [...] зла не помнит. Не то чтобы даже прощает зло (прощение — действие сознательное), а вот именно что не помнит. И ежели гадить ему понемножечку, каждый раз помалу, то обобрать его можно полностью и целиком, — а потом-то можно будет уже и оттянуться и покуражиться, благо «уже не встанет». Ну а ежели встанет и опять как-нибудь выберется — тоже не страшно. Память-то коротенькая. Всё простит и забудет на радостях. Потому, соответственно, всё и можно.
Традиционализм — это нечто противоположное такому вот "без памяти прощенью".
Традиция — это Память, и — прежде всего — память о содеянном против нас зле».
(Константин Крылов, 1997)